2.
Игорь АЛЕХИН
Дорога была страшной — если ее вообще можно было назвать дорогой. Прямо по плавневым «суходолам», пространствам не паханной никогда земли, поросшим взамен неуродившимся здесь камышам негустым разнотравьем, пролегала полоса изуродованного грунта, которую каждый день старательно перемешивали колеса грузовых вездеходов.
Машины ползали в направлении моря, натужно воя моторами, зарываясь в густую грязь до самых мостов. Возили они туда и обратно рабочих рыбного промысла. С моря везли рыбу, иногда очень хорошую рыбу и очень много, иногда ничего. Водители вездеходов неприветливо глядели с высоты кабин на легковые автомобили любителей. Впрочем, любителей в эту позднеосеннюю пору здесь было немного. Немного их было, желающих ради сомнительной надежды застрелить в дальних камышах дикого гуся, ради нескольких удачных выстрелов, что называется, рвать собственную машину, слышать, как она скрипит и стонет в глубоких грязных колеях, как воет, буксуя в наполненных буро-желтой водой ямах. И слышать как будто со стороны свой собственный голос, когда полноприводная бедолажка, развернувшись боком, разбрасывая ошметки земли и трясясь от натуги, выползает из очередной траншеи перед тем, как заползти в новую: «Куда меня черт несет, а? Куда?,.»
В тот день мы пробирались на «Ниве» по разбитым тракторным колеям к видневшемуся на горизонте хуторку, название которого и легло в заголовок повествования. Сразу хочу предупредить, что, как мне кажется, у этого рассказа нет сюжета. Нет, и все. Или он достаточно размыт, до такой степени, что вроде его и нет совсем. Но, может, так оно и лучше. Кто знает?..
Я крутил руль, жал на педали и дергал поочередно за все три ручки управления, ругая сквозь зубы дорогу, погоду, себя и напарника-компаньона. Напарник весил 140 килограммов, и, судя по всему, ему было наплевать на страдания машины. Он развалился на сиденье, доставая животом до «бардачка», безразлично смотрел на дорогу и курил вонючие сигареты. Он не был охотником, а оказался вместе со мной в машине в качестве проводника. Огромное большинство сообщений, которые он выдал мне за время нашего знакомства, оказались враньем. Но тогда я только-только постигал это. Одновременно с этими особенностями Николай был безобиден и добр, нежаден.
Когда глубина колей превысила возможности их преодоления машиной, мы свернули на целину по чьим-то следам от прожекторов, прижались к камышам, залитым водой, и здесь окончательно «сели». Все четыре колеса вращались свободно, но это не производило никакого действия на кузов. Я достал из багажника сапоги, переобулся и вылез наружу. Вода в салон не поступала — и на том спасибо. Я обошел вокруг машины. Разговаривать не хотелось. До хутора оставалось около двух километров, и идти за выручкой приходилось мне. Николай был старше, толще, и у него не было сапог. Как и желания идти, видимо, тоже.
Зачем-то выглянуло солнце, позолотив общую унылую картину вокруг. В холодной грязной воде плавали серые льдинки. Дул холодный ветер, в его порывах над степью летали чайки. Я побрел к хутору. Было ощущение бессмысленности этой затеи с охотой в данном месте и тоски.
Хутор состоял из десяти домов и одной улицы. Вдоль нее беспорядочно росли тополя, а в лужах играли дети. Они проталкивали по грязи игрушечные машинки — учились преодолевать бездорожье. Дети были с непокрытыми головами, и я даже поежился. На меня они посмотрели довольно равнодушно, и, когда я сказал: «Здравствуйте, хлопцы», никто не ответил. Шлепая по глинистой жиже, я пошел по улице. Она была длиной метров сто, и примерно посередине, на скамейке у дома сидели трое мужчин. На помощь я особо не рассчитывал, ожидая услышать примерно следующее: «Так а чем же мы тебя вытягнем? Он трактор — так солярки в ем нэма... Сыды и жды — може, хто с моря будэ ихать, поможэ Но я ошибся. На мою жалобную просьбу последовал ответ:
— А че ж не помочь — мы всем помогаем! Серега, давай попробуем Зила завести — може, шо получится.
Мы все пошли к стоящему между двумя домами «стопятьдесятседьмому». Вокруг него бродили белые гуси, шипевшие на меня, и собаки.
Серега, молодой парень в чистом военном костюме хаки и ондатровой шапке, открыв капот машины, поковырялся под ним, потом залез в кабину и начал «маслать» стартером. Выходило слабовато, вспышек не было. Второй из моих новых знакомых по случаю, тоже Сергей — лет до сорока, с широким добродушным лицом,— залез на бампер, что-то там стал делать в районе карбюратора и командовать:
— А ну еще раз! Та-ак! А ну еще! Та-ак! — Потом он повернул ко мне скривившееся в улыбке лицо и сказал: — От сука, не хочет! Давно стоит. Аккумулятор слабый.
— Что же делать, а? — жалобно спросил я.
— Как шо! Щас заведем! — ответил он.
Минут через пять двигатель вздрогнул раз, другой — и ожил. Я прекратил молиться за спасение недоумков, застрявших в чистом голом поле накануне зимних вьюг. Мы поехали. Громадный ЗИЛ-157 шел мягко и легко, это была его дорога. Вдалеке маячила наша легковушка.
— А-а,— сказал молодой Серега за рулем,— это вы в той яме сидите, где недавно УАЗ Сидел. Мы его тоже вытаскивали. Трактором. Ну разве ж можно в камыши лезть? Так по дороге и надо ехать!
— Так а колеи? — я почесал затылок.— А ямы какие...
— А там, де вы, — лучше, да? — улыбнулся Серега.— Вообще, тут главное — это скорость не потерять. Больше скорость — меньше ям, закон один, ха-ха! Как стал — все! Готовь магарыч.
— У меня есть бутылочка — одна, правда...
— Та то я так, к слову! Куда ж вас денешь... Охотнички...— добавил он, улыбнувшись.
Выбрались скоро. Я вырулил за хутор, на склон расплывшегося от времени земляного бугра-вала, насыпанного при копке канала, поросшего вытоптанным овцами бурьяном.
Собрались — мы и оба Сереги — возле нашей машины, расстелили на капоте закуску, открыли водку. Пол-литра на четверых — я даже постарался и не пить. Так, вид сделал. Николай мой намек не понял, влил в себя свою долю полностью. Халява, сэр!
За каналом начиналась плавня, убегая за горизонт желтой щетиной камыша. Далеко над ней летел одинокий лебедь. Больше ничего не видно — пустынно и тихо.
— Лиман-то тут есть какой-нибудь? — спросил я, оглядывая даль,— Или вот так камыш сплошной...
— Зачем? Есть лиман! — ответил старший Серега. — Солодкорясной называется.
— А где — че ж вроде и не видно ничего...
— А он — о-он по стежке иди через камыш — и выйдешь!
— С километр будет?
— Та меньше! Стежка или лиман? Стежка ме-еньше! А може, так где-то... А лиман — он такими плесами — первое, второе, потом третье поменьше, потом ще одно подальше, там дэсь пятое... а там и до моря уже недалеко.
— Гусь, утка — есть, много? — спросил я, надевая ватник, ветер все же основательно пробирал холодом.
— Та хватает! — улыбнулся Серега. — Только не сейчас. Сейчас нету.
«Ну, это как обычно,— подумал я грустно, — Рыба ловится вчера и завтра, так же, наверное, и охота...»
— А че нету-то — разогнали? — я уже смирился почему-то с этим. Бесприютно как-то вокруг, пусто... Или от погоды это... Солнце вновь скрылось за мрачными тучами, сильно потемнело, вот-вот дождь или снег посыплет.
— Да кто ее разгонит — на лимане лед! Дохлый, правда, но...— Серега щелкнул пальцами.— Ей садиться некуда, дичи. По закрайкам, где пообтаяло, садится крыжень, и от, по лужам — гуси. Вон, вон! Смотри — вон в углу!
На синие полоски луж среди луговин, прилегающих к зарослям камыша, спланировала пара серых гусей. Сидящих, их было хорошо видно среди невысокой травки. От камыша до них было недалеко. Вот там и можно будет попробовать постоять вечером и утром. Отвязывать с багажника лодку, тащить куда-то — не хотелось. Водку допили. Младший Серега ушел домой, а старший сказал:
— Вы, если чо, —ко мне в хату давайте. Жинки дома нэма — в больнице в Красноармейской, я за ней тильки послезавтра поеду... У меня тепло! А тут вы ночью забубеете, Пошли сразу, бо уже вечор скоро! Или вы сначала на охоту побежите?
— Да нет,— спохватился мой Микола,— пошли к тебе, посидим, побалакаем...
— А не на чем в Пригибский смотаться? — спросил я.— Деньги есть...
— Да придумаем сами, мабыть...— отвел глаза Серега.
— Серега придумает, да, Серый? — льстиво подхватил Николай.— Халява, сэр...
— Ну, тогда вы идите, а я схожу на тех меляках постою, может, гусака на шулюм завалить удастся... Куда прийти-то потом?
— Да вон предпоследняя хата, де антенна торчить. Можно с улицы, а можно через базы, як удобнее.
Они ушли, а я, перепоясавшись патронташем, взял ружье и, перейдя канал по деревянному мосту, зашагал по мокрым луговинам к недалекому камышовому мысу. Гусей возле него видно не было — может, улетели... Ближе к камышам по луговинам пролегали широкие колеи не то тракторов, не то вездеходов. В стене камыша тоже зияли просторные проходы, пробитые техникой. Люди лезли в плавни широко, нахраписто. В камышовом мысу светился примятый колесами или гусеницами туннель, отсекавший мыс от основного массива. Кто-то срезал углы без лишних, как говорится, эмоций.
Я стал в закрайке, обтоптал место, заломал тростниковые бунчуки, чтобы не мельтешили перед глазами. Воды под ногами было по щиколотку. Через редкую сетку стеблей впереди были видны разливы воды на луговинах.
Шансов было немного — я понимал это. Гуси вряд ли сядут от меня в пределах выстрела — у меня же ни чучелов, ни профилей... Сумбурно как-то получились сборы на эту охоту, так, с бухты-барахты решил ехать. Да еще Николай этот навязался... Местный, как же — все он знает! На халяву водку жрать — вот что он знает... Сунулись в одно место, там от ворот поворот, в другое — там вообще дичью не пахнет. Бензин сожгли, магарычей наставили — а толку? А ему лишь бы покататься, покалякать да глаза залить. И вози эту тушу... Хватит с меня — последний раз в такие варианты впутываюсь.
Слева низко над камышами прошла тройка гусей — эх, черт, далековато... Но развернулись, садятся напротив меня. Как интересно перо у них скрипит! От меня метров сто двадцать. Начали щипать траву, кланяясь толстыми шеями. Вдруг мелькнуло — и правее их чуть ближе ко мне валится еще пара.
Надо назад посматривать, а то так и прозевать недолго...
Гусей скоро полетело очень много, но высоко и куда-то в сторону Пригибского лимана, оттуда слышалось зычное массовое гоготанье серых и звонкий переклик белолобых. Медом там, видно, им намазано. Что ж, места надо знать...
А у меня «мои» гуси так и продолжают медленно вышагивать по луговине. Все здесь? Раз, два, три... да, все тут. А вот два последних явно ближе стали. Или кажется? Нет, не кажется — до них метров девяносто, а то и меньше! До рези в глазах всматриваюсь сквозь тростник в переваливающихся с боку на бок серых больших птиц на широкой луговине. На мне вся одежда блекло-желтого цвета, стою я неподвижно, поэтому не боюсь, что гуси меня заметят сквозь сетку стеблей. Пролетают почти рядом две крякухи и, притормозив, падают в тростник в двадцати метрах. Не-ет, палить по ним я не буду... Подождем гусей. А эта пара все ближе — уже хорошо различаю оттенки в их оперении. Но беда в том, что они, двигаясь, смещаются в сторону и скоро скроются за краем камышового мыса. Сейчас до них метров восемьдесят... Надо стрелять — иначе уйдут за камыш. Вставляю в один ствол патрон с зарядом шестимиллиметровой картечи. Спокойно целю в обрез спин ... Бац!
Тугой шелест машущих крыльев — и гуси взлетают. Почему-то я не выстрелил вторично. Одна птица, как мне показалось, взлетела тяжеловато.... Но нет — ведь взлетела же! Они обе скрылись за камышовой стенкой. Промах, обидно... Сегодня больше может и не быть...
Я постоял еще около часа впустую. Гуси летели — все куда-то вдаль... Пора, наверное, подвигаться к дому. Там тепло и светло, телевизор, наверное, горячий чай, а может, и стопка водки найдется — после такой ветреной вечерки она не помешает.
Я выбрался из камышового полуострова и повернул в сторону хутора. И сразу увидел взлетевшую с луговины серую ворону. Машинально обшарил глазами место ее взлета — что-то сереет холмиком. Когда шел сюда — не было его вроде бы... На открытом-то сразу приметно! Надо проверить, конечно. Пошел. Ближе, ближе... Нет, на гуся не похоже — то ли обрывок полиэтиленового мешка, то ли газета... Издали и то сильней было похоже. И вдруг — с пяти метров уже — он, гусь! Лежит так аккуратно, подвернув голову, чистый, с плотным красивым оперением. Фу-у, есть все же добыча, не пустой приду... Потом оказалось, что единственная картечина попала птице в бок под крыло и пробила туловище насквозь, вылетев с другой стороны. А гусь еще поднялся, пролетев после взлета метров двести... А если бы не ворона?.. Может, и не обратил бы я внимания на серый холмик в траве. Я взял тяжелую и такую желанную добычу за толстую шею, покрытую мягким пером, перекинул через плечо и зашагал к близкому хутору, который уже светился огоньками.
Я шел по мягкой плавневой земле, подминая стебельки умершей травы и иногда разбрызгивая воду зимних луж, и вдруг поймал себя на мысли, что почти не радуюсь своей неплохой в общем-то и совсем нетрудной добыче. Отчего же нет радости — той, которая в юности зажигала счастьем глаза, растягивала рот в блаженной улыбке и заставляла до невозможности натруженные ноги убыстрять шаги? Почему я, как прежде, не произнес благодарственные слова богине Диане, единственной своей божественной избраннице? И не погладил, как раньше, добытую птицу по оперению и не сказал спасибо ей, закончившей жизнь — тогда я твердо верил в это — специально для меня и ради меня. Годы, годы... Что вы с нами делаете? И в довершение ко всем нежелательным изменениям — прежде всего в наших душах и характерах — вы дарите нам способность замечать, понимать и смиряться с неизбежностью этого.
Я шел над пустой и мокрой землей, которая серела молчаливо в подступающей ночи, и холодная тоска одиночества кралась за мной следом, бесшумно отпрыгивая, стоило только обернуться мне. Я знал, что это состояние хандры обязательно пройдет, как все проходит, и, чтобы быстрей это случилось, стал вспоминать дом, семью, сына, который сейчас, наверное, смотрит какого-нибудь «Терминатора» или «Хищника», и незаметно прошлепал последние метры до хутора.
Под ногами мягко зашуршало сено, разбросанное возле сложенных горою тюков его. Почуявшие меня собаки залились и выбежали мне наперерез. Мимо сажков с испуганно ухавшими поросятами я прошел к дому с антенной. Двор был ярко освещен электрическими лампами на столбах. Тут и там виднелись вещественные доказательства хозяйского увлечения рыбным промыслом: куча старых сетей, садки для рыбы, истлевший вентерь... В стороне в клетке на высоких ножках подпрыгивали два ягдтерьера. М-да... Собачки-то явно не для охраны. Которые для охраны — кружили вокруг меня, принюхиваясь к гусю из-под ветра. Большой черный как уголь, с бандитским выражением морды беспородный пес вилял хвостом и даже пытался заигрывать со мной. Правое ухо его было изуродовано и висело неестественно. Совершенно белого цвета высокая на ногах собака, напоминающая одновременно пуделя и афганскую борзую, вообще не испытывала ко мне никакой настороженности и толкалась лобастой головой мне в бедра. Вокруг них семенил сильно заросший фокстерьер. Он скоро с независимым видом упал под какой-то куст возле водопроводного крана и, по-видимому, собрался спать.
Я толкнул незапертую дверь и позвал:
— Хозяева! Правильно я попал?
— А-а... заходи. Охотник вернулся! — приветствовал меня выглянувший из комнаты Серега. Он увидел гуся у меня в руке и расплылся в улыбке: — Замучал все-таки! Заму-учал! Замучал одного!
Я разулся, поставил ружье, бросил свою добычу в угол прихожей на бетонный пол и прошел в соседнюю комнату. Пахло чем-то свежесостряпанным. На столе лежал нарезанный хлеб, стояла большая кастрюля, две бутылки водки и банка салата. Николай, сыто развалившийся на стуле, дымил «Примой». Глаза его довольно щурились.
— Принес? — радостно спросил он.— Одного только. А мы вот с Серегой шулюм сбацали, а завтра уху будем жрать, — кивнул он в угол: там под стенкой на полу лежал «чалбан» — небольшой самец осетра.— Рыбаки были с моря, угостили. Знаешь, из краснюка какая ушица...
«Ну, еще бы,— подумал я.— Сегодня шулюм, завтра уха — чем не житуха! Халява, сэр...»
— А водка откуда? — поглядел я на Серегу. Мне было неловко перед ним за наш визит. И неизвестно, что наплел тут без меня мой попутчик. Я не удивился бы, окажись я с его слов родным братом жены начальника местной милиции или кем-нибудь в этом роде.
— Та тоже ш...— смущенно улыбнулся Серега. — Клиенты старые приезжали, вот... презент оставили, хоть рыбы щас нэма... давай з намы! Мы уже одну, того...
Я подсел к столу, попробовал варева. Ну что ж — грубовато, но вкусно.
— Заяц, что ли? — удивился знакомому мясу.— Боже ш ты мой, заяц-то здесь откуда?..
— А вин у мэнэ з мисяц у том... у морозильнике лэжить.
— У Серого все, что хочешь, есть, да, Серый? — Николай глядел масляными глазками.
После ужина долго сидели, разговаривали, дымя сигаретами. Слышно было, как подвывает за окном ветер. Разговор о чем? О рыбе, охоте, житье-бытье здесь, в плавнях...
— Ты вот говоришь, куда рыба девается? — Серега принес наколотых дров и сложил их возле печки. Он, приоткрыв дверцу, швырял в огонь короткие, расколотые надвое акациевые поленца.— Вот смотри. Я тут в этом хуторе живу пятнадцать лет. Это не то шо бы очень много, но — и не мало... И плавню эту я топчу пятнадцать лет и могу заметить, шо было и шо теперь.
— Ну-ну, объясни мне, что, как и почему. Но, Сережа, ради справедливости мы с тобой должны признать, что человеку вообще свойственно... видеть в прошлом больше хорошего. Ты же согласен? Так что надо трезво подходить...
— А я як? — засмеялся он добродушно.— По пьянке, что ли? Слухай: ты рыбу такую знаешь, обыкновенный бычок называется? Помнишь, консервы такие были, «Бычки в томатном соусе»?
— Ну как же — валом в магазинах, пятьдесят копеек банка!
— Во-во. А где теперь они? Ладно, давай дальше. Камбалу тоже помнишь — ящиками навалено было свежемороженой. А судака сколько было — его только безрукий не ловил. Драгами — уничтожили все на хрен!
— Да ты что...
— Тю на тебя! А то чем же? Бычка выгребали драгами, как врага народа, а с ним и камбалу выскребли. Так? А не стало бычка — не стало в море судака — то ж была его основная пища. А за краснюка разговор особый, браконьерство, то само собой, оно было, есть и будет. Так на то и охрана. А вот что ты сделаешь с такой штукой, как, скажем, этот Федоровский гидроузел? Ты ж пойми — красная рыба идет на нерест. Тысячу лет шла одной и той же дорогой, и вдруг бац! Нету пути — плотина. Ну, понятно, воны придумалы — ловлють ее и в каких-то сетках там... переносят через плотину и выпускають... да это ерунда! Ты спроси рыбака любого — шо с ней будет, с той икрою? Она ж после сетки той — уже не та рыба, перебилась она, и икра у нее совсем не та, шо нужно для нормального... того... воспроизводства.
Серега закурил, потом поднялся и поставил на раскалившуюся печку чайник.
— Щас мы чайку... А друга рыба — так тоже! — снова вскинулся он, сбиваясь с чисто русского на «балаканье».— Стараются выцедить побыстрее и побольше количеством. Как будто не жить им здесь... Временщики, одним словом. Раньше на каждом рыбстане,— он поднял палец, — была така должность: «мерщик». Вин мерял рыбу. Понятно? Мерщик! От он сидить. Пидходэ к нему, скажем, байда з рыбою. А вин подывится-подывится и каже: «А ну подай мэни о цю рыбину» — и указуе, яку. И кидает ее на линейку — такая специально мерка у него была... И не дай Бог та рыбина хоть на сентиметр будет менее — все! Вин сразу: «Завертай на хрен!» Всю байду!
— Куда? — спросил я с интересом.
— А куда хошь! — отрубил Серега и пожал плечами.— Хоть обратно в море.
— М-да... дисциплина была.
— Порядок був. А сейчас?! Бывает, такого краснюка продают, что хоть плачь! Ну, я думаю — если уж ты его такого поймал, совести у тебя нет, так хоть не носи ты его на базар, сьешь его дома! Так нет — стоят, торгуют... — Он помрачнел, почесал пятерней непокорные свои волосы и добавил: — Хотя с другой стороны — шо ты тому чоловику скажешь, если он по полгода зарплату не получав... Вон возьми наше отделение тут, у Красном Коню — зарплату выдають натуроплатой — сигаретами ось, ну там ще чем... А грошей нэма! А у него диты, им того-сего хочется. Раньше хоть бувало, шо грошей нэма, так и купить-то особо нечего было, а зараз? В ту же Грывену пойдешь с дитями, на базар зайдэшь, они — и то купи, и это... Шо вин им скаже? Ну шо? Да я сам первый из шкуры вылезу, а из этой плавки копейку буду выколачивать — на черта иначе и жить здесь, комарей кормить...
Серега замолчал, налил из закипевшего чайника в три большие чашки почти черного цвета чай, подвинул на середину стола сахарницу с желтоватым влажным сахарным песком.
— Сыпьте скоко хто хошь...
— Ну а с охотой получше? — спросил я о том, что было мне ближе.
— Ну че... Утка-то есть, и гуся полно бывает на пролете. А местной — не-а! Совсем не то уже, что раньше. Скоко-то годов тоди — подъедешь к вершине лимана на лодке, а ее снимается... тучи! А щас — тучи воронья и карканье паскудное на всю округу. Вот уж расплодилось этих тварей... По весне глянешь — весь наш вал в скорлупках!
— Утиных, что ли? — догадался я.
— А тож яких! Приносят на вал и жруть. Я их стреляю, когда смогу... Откуда их столько развелось — не пойму. Или — все уж один к одному, да... А уток, кумекаю, не только из-за нас меньше стало. Им, бедным, и на зимовках небось жару дають, а? То, я смотрю, .она весной, качка-то, прилетает еще более перепуганной, чем от нас улетает, ей-богу! Асвыни? Знаешь, скоко их тут было? За хутором вокруг раньше овес сеяли — ну, совхоз наш. Так ночью выйдешь и, если луна еще,— смотришь, а воны кругом — тильки головы торчать... Далеко и ходить не надо было...
— Выбили? — вставил я, заранее зная ответ.
— Ну! Амфибиями. Выдушують всех подряд! После них мы, случается, по нескольку штук находили — то там подсвинок валяется, то там... И заходють они на своих гусеницах черти куда — ей удержу нету. И ты ж понимаешь — свиней и раньше били немало, но в основном с краю, а оно же все из глубины восполнялось — было откуда, понимаешь? А теперь и там все выкатано — ей уйти некуда. Или те же пожары — то, что сгорит в огне зверье, это еще полбеды. Выгорают гноя — то, шо не промерзало ни в какие морозы, а она ж там и кормилась зимой, спасалась теми гноями... В общем, и в хвист ее, бедну, и в гриву... С вертолетов лупцують — уж куда деться! Как еще что-то есть, даже дивно...
— Фазана я пару раз тут видел — через дорогу перебегали. Петухи как из золота! — решил я сменить тему,— А раньше не было их...
— Фазаны — да! — расплылся в улыбке Серега.— Немного, но есть. Я их не стреляю — что ты, таку красоту! Убьешь — и шо с нее? А так и — иногда полюбуешься... Было бы их много — друге дило, а так — не-е... Нехай живуть...
Было уже очень поздно. Микола, скрестив руки на огромном животе и упершись подбородком в грудь, давно спал, непонятным для меня образом сохраняя равновесие на постанывающем от тяжести его тела стуле. Мы закурили — «по последней».
Я вышел во двор и долго, пока совсем не замерз на холодном и сыром ветру, дувшем в сторону недалекого моря, стоял и слушал молчание близких плавней, в которых жались по последним глухим углам мои надежды на будущие счастливые охоты.
|
